06.09.2004, (Владимир Никитаев) Агония террора

Версия для печати

Отчаяние и стойкость, сострадание, злорадство и циничное равнодушие — все это столь ярко проявилось в связи с последними тремя террористическими актами в России: подрыв двух самолетов, взрыв в Москве у метро «Рижская» и захват школы в Беслане. Достоинство и подлость столкнулись так плотно, что суть терроризма, его почва и пределы обнажились, как никогда прежде. Эмоциональное напряжение и спонтанные всплески эмоций уступают сегодня место скорби и рефлексии. Снова и снова, в который уже раз мы задаемся себе одни и те же вопросы — в усилии и надежде продвинуться в понимании.

Субъективная сторона тела террора, вообще говоря, не таит в себе никаких инфернальных глубин. Ее основа — это стремление навязать свою реальность или «доказать другим (Другому)», подспудно питаемое переживанием дефицита этой самой реальности. В проекции на психологию террориста — это желание, чтобы тебя признали за того, кем ты на самом деле не являешься. Какие бы требования ни выдвинули террористы — и даже независимо от того, выдвигают ли они их вообще — прежде всего террористы рассчитывают на признание самих себя в определенном, навязанном ими качестве. Это абсолютно необходимое условие, невыполнение которого делает террор не только бессмысленным, но и невозможным как таковой.

Может показаться, что психологически указанное условие слишком расплывчато, поскольку под него попадает широкий спектр экстремистского поведения, включающий в себя даже поведение городской шпаны и простой суицид. Тем не менее, участие в терроризме т.н. «черных вдов» и подростков показывает, что мы не слишком уклоняемся от сути. И даже размышление над столь абстрактной формулировкой позволяет нам продвинуться вглубь понимания проблемы и избежать ряд смысловых (следовательно, и политических!) «ловушек».

Итак, террористы рассчитывают на некое признание. Три вопроса встают перед нами. О признании в качестве кого идет речь? Насколько обоснованы эти претензии? Каким способом субъект террора добивается этого признания? Причем эти три вопроса тесно связаны друг с другом, каждый из них как бы «имеет в виду» два остальных.

Начнем с первого. Признание, на которое могут рассчитывать террористы, имеет трехступенчатый характер. Прежде всего, это признание их в качестве некоторой силы, угрожающей жизни множества людей, человеческой массы. Террористы создают такую угрозу тем, что совершают свои локальные акты, не считаясь ни с какими границами, не придерживаясь практически никаких правил при выборе своих жертв.

Затем, признание в качестве политической силы. Политическая сила, в отличие от просто силы, во-первых, субъективирована, то есть представлена определенной организацией, имеет известных лидеров, берет на себя ответственность, выдвигает требования и т.д. Во-вторых, она рассматривается другими субъектами в качестве сравнительно равноправного участника политического процесса (переговоров, договоров, распределения власти). Между признаниями в качестве просто силы и в качестве политической силы есть своего рода зазор.

Это узкое место массовое сознание проскакивает слишком быстро, в то время как террористы на этом зарабатывают слишком много «очков». Из того, что от действий террористов зависит жизнь множества людей, и даже из того, что от этого изменяется отношение населения к органам власти (например, падает рейтинг президента и усиливается симпатия к оппозиционным партиям), еще не следует, что террористы представляют собой политическую силу. Ведь и от стихийных бедствий, в том числе таких регулярных, как наводнения или пожары, или крупные промышленные аварии, также зависит жизнь множества людей и их отношение к властям предержащим — что, однако, не делает эти события политическими.

С другой стороны, и сами террористы удовлетворяются признанием себя в качестве некой анонимной силы. Так было в случае с атакой на башни WTC в Нью-Йорке. Похоже, что террористы намеревались ограничиться только демонстрацией того, что в мире есть сила, способная бросить вызов самой могущественной державе планеты. В подавляющем большинстве случаев признание террористов в качестве политической силы дает им ряд преимуществ и прав — гарантирует безопасность. И до тех пор, пока в достаточно влиятельных кругах на Западе (или во многих российских СМИ) террористов сначала будут именовать «повстанцами», «сепаратистами» или «шахидами», а затем будут требовать от российского правительства переговоров с ними — у них есть смысл продолжать террор.

Введение региона в рамки конституционного порядка, возможность избирать президента и другие органы власти республики, т.е. все меры, которые политически изолируют террористов от большинства своего народа и лишают их потенциала представительства, — все это сужает базу и перспективы терроризма. По этой причине сегодня требование со стороны террористов «независимости Чечни» стало абсурдом. Именно поэтому необходимо продолжать упрочение институтов власти на Кавказе и возлагать главную ответственность за все, что происходит в Чечне, на самих чеченцев.

»Молчание» террористов, захвативших школу, свидетельствует не о том, что это была «диверсионная операция». Это говорит о трудностях, испытываемых чеченским (точнее сказать — кавказским) терроризмом в плане политической артикуляции своих действий. Им просто нечего было сказать. Нечего предоставить в качестве хоть какой-то разумной и политически приемлемой аргументации.

Нагнетать напряженность и доводить СМИ до истерики в ситуации захвата заложников вполне возможно и без прямого контакта, не декларируя никаких содержательных требований (формальные — были заявлены по всем «правилам» террора). Очевидно, что целью банды было быстро взвинтить напряжение в обществе (отсюда — отказ принимать воду, пищу и лекарства для заложников). Затем спровоцировать власти на штурм или некое действие, которое могло бы быть затем интерпретировано как штурм (понятно, что недостатка в таких интерпретаторах не будет!). Отсюда следует тактика террора — взорвать заложников посредством «шахидок», а остальным, в суматохе, с боем прорваться.

Если бы спецподразделения оказались более готовы к тому, что реально произошло в час дня 3 сентября, если бы (как ни странно это прозвучит) явного бардака вокруг школы было бы существенно меньше, такого рода план вполне мог бы осуществиться. После этого выражение «кровавый режим Путина» получило бы полное право на существование. Со всеми вытекающими отсюда как внутриполитическими, так и международными последствиями для России.

Наконец, третья и высшая ступень — это признание террористов в качестве определенной представительной политической силы. Это признание того, что они правомочны представлять, например, определенный этнос или религию. Фактически после признания их в качестве представительной политической силы террористы перестают быть террористами. Вот тут они и превращаются в «борцов за свободу», «сепаратистов» и т.п. Утратить этот выгодный статус они могут не только при наличии действенной альтернативы в рамках того же этноса или религии. Такая потеря произойдет, если их деятельность перейдет определенную черту, до которой теракты еще возможно хоть как-то оправдать «отчаянием», «жестокостью властей» и прочими «объяснимыми причинами».

Пункт обоснованности претензий является центральным и наиболее сложным. В первую очередь он отсылает нас к вопросу о том, чем вызван «дефицит реальности», толкающий соответствующую группу людей на террор. Тем ли, что они хотят чего-то запредельного, вроде Царствия Божьего на земле? Или тем, что в принципе доступно? Хотят ли террористы Ичкерию от моря до моря, как чеченские «сепаратисты» (уже имевшие фактическую независимость от России по Хасавьюртскому соглашению)? Или собственное государство в определенных границах, как палестинские арабы? Или свободу от оккупации, как иракцы?..

Второй вопрос заключается в том, имелись ли у них до начала террора политические возможности добиваться своей цели. Возникают ли такие возможности в ходе прямых уступок террористам…

Третий момент — это дистанция, отделяющая их от предмета их стремлений. Другими словами, насколько велик разрыв между тем, в качестве кого они уже признаны, и тем, чего они требуют. От величины этого разрыва зависит то, что квалифицируется как «законное право требовать то-то». В этом отношении существует заметное различие между иракцами, палестинцами и чеченскими террористами, требовавшими «независимости Ичкерии». Чеченцы никогда не имели самостоятельного государства, в отличие от иракцев, а их права на него никогда и близко не получали такого международного признания, как права палестинских арабов.

Можно понять российское руководство, которое пытается избавиться от многолетней политической травли (будем называть вещи своими имена), развернутой против нас в т.н. «цивилизованном мире» в связи с Чечней (и вообще с Кавказом и Закавказьем). Может быть, потому власть постоянно квалифицирует действующую на нашей территории силу как «международный терроризм». Вполне прозрачны и намерения США и ряда других стран, а также Израиля, поставить Россию в один ряд с собой — связать своего рода «круговой порукой». (Это верный способ поставить Россию в зависимость от США. Действовать самим где-то за пределами РФ, скажем, в Катаре, нам не позволят, на все придется спрашивать дозволение. А за то, что нам «разрешат» у себя делать то, на что российские власти и так имеют право в силу своего суверенитета, придется соглашаться со всем, что «антитеррористическая коалиция» вздумает учинить в той или иной точке земного шара.)

Но что получается на деле? Кавказский терроризм действительно стал международным. Запад же не отказался от двойных стандартов даже перед лицом беспрецедентного зверства бандитов в Беслане. Да, в этот раз на уровне глав государств нам была оказана определенная моральная поддержка. Однако последуют ли за дипломатическим сочувствием какие-то реальные меры? Будут ли закрыты ичкерийские центры за рубежом? Объявят ли Масхадова и его приспешников повсеместно персонами нон грата? Признают ли за Россией право на самостоятельные силовые действия против террористов за пределами своей территории?..

Способ, которым группа людей стремится добиться признания, имеет первостепенное значение в идентификации их как «террористов». В конце концов, именно от этого способа произошло и само слово «терроризм». Суть его в том, чтобы добиваться признания, сея в людях страх и ужас, подавляя волю и вызывая панику. Для этого необходимо совершать злодеяния и делать их фактом массового сознания. Последнее невозможно сегодня без работы СМИ, переоценить роль которых (вольную или невольную) в современном терроризме почти невозможно. Но здесь же, в способе, заложены и пределы терроризма, заложен механизм его самоуничтожения.

Чтобы раз за разом вызывать у людей ту или иную сильную эмоцию, необходимо создавать все более и более сильнодействующие ситуации. Повторение кошмара уже не дает такого шокирующего эффекта. Особенно, если добиваться поражающего эффекта приходится опосредованно, через масс-медиа, которые и без того переполнены сообщениями о разного рода чрезвычайных происшествиях с человеческими жертвами. То есть все происходит примерно так же, как и в случае с наркотической зависимостью. Тело террора укрепляется только в том случае, если каждый последующий теракт еще кровавее и масштабнее — или в каком-то ином смысле ужаснее, — чем предыдущий. И вот здесь — пределы террора.

Первое. Ясно, что есть некоторые естественные границы увеличения частоты и масштабов терактов, за которые, чтобы выйти, — нужно, действительно, начать  войну. А у войны — иная метафизика, логика и психология. Превращаясь в войну, террор самоуничтожается в качестве террора.

Второе. Существуют психологические механизмы, которые делают невозможными бесконечное нагнетание эмоционального состояния и страха. Человек «устает бояться». Тут важную роль играет знание о том, что приняты все возможные меры для предотвращения терактов. Если такие меры действительно приняты, то сами по себе они объективно повышают безопасность граждан. Знание о том, что сделано все возможное, если и не устраняет страх совсем, то снижает его уровень: ведь если больше ничего нельзя сделать, то бояться не имеет смысла.

С известного момента у людей нередко развивается фатализм (русскому человеку, как известно, «от рождения» присуща некая толика здорового фатализма). Имеет место и такой эффект: пережив нечто ужасное, человек вдруг обнаруживает, что после этого уже ничто не способно его так потрясти. В конце концов, даже реальная возможность собственной смерти перестает страшить и заботить его, потому что надо жить, надо делать свое дело. Террористы, учинившие теракт в Беслане, просчитались: страна, пережившая такую трагедию, скорбящая вместе с охваченным горем родными погибших, — не стала слабее и малодушнее.

Третье. Та же логика эскалации злодейства ведет к тому, что разрушается возможность «верхних этажей» признания, то есть признания террористов в качестве релевантной политической силы. Пусть террористы и воспринимаются как сила, но уже как такая сила, уступки и переговоры с которой столь же немыслимы, как немыслимы переговоры и уступки Врагу рода человеческого. Это сила, которая должна быть уничтожена, несмотря ни на что. Обращает на себя внимание, что сами террористы, погубив сотни детей, перешли эту роковую черту.

Террор против России последних двух недель вплотную подошел к своим пределам, а в школе города Беслана достиг уже запредельной жестокости. То, что там происходило — это не только беспрецедентная трагедия, это и агония террора.

К сожалению, самоуничтожение терроризма не безусловно. Нужно помнить: террор становится террором только в системе отношений между субъектом террора, его объектом и внешним окружением. Поэтому и от наших действий зависит, как долго протянется агония террора на российской земле и сколько жизней он еще унесет.