28.03.2005, (Ярослав Бутаков) Русские и СНГ

Версия для печати

Больше ста лет назад В.О.Ключевский предложил периодизацию русской истории, основанную на анализе перемещения этнографического центра и потоков расселения русской народности. Выдающийся историк выделил четыре периода в жизни русского народа: днепровский, верхневолжский, великорусский, всероссийский. Последний, стартовав в XVII столетии, продолжался ещё и в начале ХХ века. Отталкиваясь от схемы Ключевского, можно сказать, что "всероссийский" период русской колонизации длился почти всё прошлое столетие.

Индустриализация Российской империи и СССР стимулировала дальнейшее расселение русской нации по просторам державы, привнеся в этот миграционный процесс новый фактор. По сути, уже в конце XIX века возможности для аграрной колонизации страны русским народом были почти исчерпаны. Заселением Приамурья и Приморья была достигнута крайняя восточная точка территории, аграрные ресурсы которой годились для привычного русского земледелия. Все попытки царских властей основать сельскохозяйственные русские колонии в Закавказье и Средней Азии успехом не увенчались. Обычные навыки русского пахаря оказывались непригодными на краснозёме Мингрелии или требующем постоянного орошения лёссе Туркестана. Но на переучивание сермяжного крестьянина царская администрация тратиться не собиралась.

Последним регионом, куда в ХХ столетии направлялся иссякающий поток аграрной русской колонизации, стал юг Сибири, включённый большевиками после революции в новообразование под именем "Казахская АССР". Льготная продажа целинных степей была одной из паллиативных мер П.А. Столыпина, с помощью которых он безуспешно пытался снизить социальную остроту аграрного вопроса в густо населённых областях страны. Приток колонистов привёл к росту межнациональной напряжённости, вылившейся в 1916 году в кровавую резню казахами переселенцев из Европейской России. Заторможенность реакции царских властей вынудила колонистов самих взяться за оружие. На короткое время огонь межэтнической вражды был притушен, но победа русских оказалась недолгой. Вскоре началась революция, и советская власть просто экспроприировала имущество фермеров-"кулаков", а их самих выселила из Казахстана. Исход сотен тысяч людей снова превратил возделанные ими земли в целину. Эпопея 1950-60-х годов по освоению "целинных и залежных земель" восстановила на юго-западе Сибири этническую пропорцию предреволюционного периода, но лишь на короткое время — до начала советско-азиатского демографического взрыва.

В промышленном пролетариате и в прослойке технических специалистов индустрии русские естественным образом играли ведущую, формообразующую роль. Это пролонгировало период "всероссийской колонизации" русского народа на значительную часть ХХ века. В индустриальной среде складывалось особое государственное сознание, отличное как от традиционного русского национального самосознания, так и от того "интернационализма", которым российские социалисты и коммунисты наделяли воображаемый ими рабочий класс. Это государственное сознание явственно обозначилось уже в годы гражданской войны. Вождь белых армий юга России генерал А.И. Деникин с удивлением отмечал в своих воспоминаниях патриотическую державную позицию, занятую рабочими бакинских нефтепромыслов во время существования "независимого Азербайджана" под английской оккупацией. При этом общий политический настрой рабочих-нефтяников был, скорее, эсеро-меньшевистский и уж никак не белогвардейский. Персонал Туркестанской железной дороги также стал мощным фактором реинтеграции этого края в единую страну по окончании гражданской войны. Впоследствии державное сознание пролетариата стало доминирующим в годы сталинских пятилеток. Оно обеспечило единство советских народов перед лицом внешнего врага в годы Великой Отечественной войны — в отличие от времён Первой мировой войны, когда в межэтнических отношениях в России преобладали процессы взаимного отталкивания.

"Советский патриотизм" был естественной трансформацией русского державного патриотизма, вызванной ускоренной индустриализацией и складыванием многочисленного полиэтничного пролетариата. Новое державное сознание являлось средством сохранения ключевой роли русского народа в государственном строительстве, а также средством выработки квазиимперской сверхнациональной монопсихологии. Другие народы советской страны можно было сплотить вокруг русской нации только на основе идеологии рационального лидерства народа-руководителя, являющегося одновременно главным гарантом соблюдения прав других народов. Эта идеология, скорее — державная психология сотрудничества русских с другими этносами в деле созидания крепкой и процветающей страны, не создавалась партийной элитой. Она была выдвинута самой жизнью и не имела ничего общего с официально пропагандировавшимся "пролетарским интернационализмом".

Компенсационный прирост восточнославянского населения после Великой Отечественной войны продолжался недолго. Уже в 70-е годы началось относительное возрастание численности азиатских этносов СССР. Параллельно с этим продолжалась русская индустриальная колонизация союзных республик, хотя наметились и процессы обратного свойства. С 1959 по 1989 год численность русских в СССР возросла на 27,2 %, при этом в самой Российской Федерации — только на 22,5 %. Но за то же время абсолютная численность русских в республиках Закавказья уменьшилась на 16-27 %, начала она сокращаться и в республиках Средней Азии. Начиналась стихийная репатриация русских с некоторых окраин Советского Союза. Но она не могла перекрыть мощного нерусского миграционного потока внутрь России. Так, численность азербайджанцев в РФ за те же 30 лет выросла в 4,7 раза (при общем росте в 2,3 раза), узбеков — в 4,3 раза (общий рост — 2,8 раза), грузин — в 2,3 раза (общий рост — 48 %). Начался и продолжается пятый (если считать по Ключевскому) период русской истории, который, по преобладающему процессу, можно назвать периодом дерусификации коренной России.

Поток мигрантов направлялся преимущественно в города, русская же глубинка начала испытывать прогрессирующее обезлюдение. Если в 1859 году в Смоленской губернии жило 1 млн. 150 тыс. человек, то спустя сто лет в Смоленской области, занимающей примерно ту же территорию — 1 млн. 130 тыс. Последствия русского демографического взрыва конца XIX — начала ХХ вв. были секвестрованы революцией, коллективизацией, тремя войнами и миграцией русских на окраины государства и в новые индустриальные регионы. Ныне на Смоленщине проживает всего 1 млн. 050 тыс. Перед Великой Отечественной войной в Курской области, включавшей территории нынешних Курской и Белгородской областей, проживало 3 млн. 200 тыс., а в 1970 году в обеих областях вместе — 2 млн. 750 тыс. — столько же, сколько и теперь.

Современная демографическая катастрофа, переживаемая коренной Россией, настоятельно требует того, чтобы интеллектуальная и техническая мощь нации обратилась на поддержку политики этнической репатриации русских из стран Ближнего Зарубежья в центральные области России, причём преимущественно — в сёла и мелкие города. Один изрядно позабытый в современной Европе немецкий учёный первой половины прошлого века (Р. Гюнтер) сказал как-то замечательно верные слова: "Люди рождаются в деревне, а умирают в городе". Уродливая урбанизация русского народа, ставшая следствием всё той же ускоренной индустриализации, уже не первое десятилетие стоит главным социобиологическим препятствием демографическому росту. Абсолютное сокращение численности русских началось в 1987 году, когда ещё в помине не было никакой "шоковой терапии".

Но государственная поддержка стягивания русского народа "heim in Reich" не может быть единственным направлением национальной российской политики. Необходимость обеспечения стабильного российского влияния в странах постсоветского пространства заставляет особо ответственно и продуманно подходить к проблемам русского населения в них. Между тем, до сих пор у Российского государства не видно никакого намёка на осмысленную и целенаправленную политику в данной сфере.

Говоря об отношениях России с государствами СНГ, следует различать две проблемы — русского населения в них и обеспечения влияния в них России. Русское население должно рассматриваться как весьма важный, но всё же не единственный ресурс воздействия России на политическое процессы в сопредельных странах. В связи с этим для нас должны представлять особый интерес известные в мировой практике технологии использования национальных диаспор и сохранения влияния метрополии на постимперском пространстве. При этом, конечно, следует учитывать, что все такие механизмы построены под конкретную нацию и, будучи слепо скопированы, в постсоветских условиях, с русскими людьми, работать не смогут.

Наиболее эффективной моделью национальной диаспоры является, как известно, китайская. Но она основана на особых врождённых качествах целой супернации. Китаец, где бы он ни жил, считает себя по гроб жизни иррационально обязанным своей великой прародине. Привить такую психологию большинству русских не удастся и за тысячу лет целенаправленного воспитания.

Французская и английская модели обеспечения своего влияния в бывших колониях не основаны на присутствии имперского этноса. Это модели использования местных национальных элит, интересы которых экономически привязаны к интересам прежней метрополии. Единственная страна, где была сильная прослойка имперского этноса — Алжир, именно по этой причине заняла наиболее самостоятельную позицию по отношению к бывшему имперскому центру, поскольку обретение ею независимости сопровождалось изгнанием европейцев.

Постсоветское пространство невозможно рассматривать по аналогии с бывшими колониями. Окраины распавшейся державы — это не заморские колонии, а части геополитического целого — единого пространства русской нации. То, что на части этого пространства русские, даже не везде оказываясь в меньшинстве, всё же временно лишились своего державообразующего статуса, не упраздняет их исторической роли как единственного фактора цивилизационной интеграции этого пространства.

Выполнение этой роли не следует связывать с численностью русского этноса. Качество не зависит напрямую от количества. В принципе возможно использование двух технологий влияния на сопредельные государства посредством русской "пятой колонны" — массовой и элитарной. Настоятельная необходимость наибольшего стягивания русских на историческую родину заставляет обратить преимущественное внимание на элитарную модель.

В Прибалтике, на Украине, в Казахстане и Киргизии довольно значительна русскоязычная бизнеспрослойка. Это лишь одно из направлений элитарной мобилизации "русского ресурса". Важное значение следует придать культурной реэкспансии русской нации. Причём высшей эффективности она может достичь при её негосударственной институционализации. Центрами пропаганды русского языка, русской культуры, русского образа жизни, создания привлекательного имиджа новой России должны и могут стать русские культурно-национальные автономии, ориентированные на российские негосударственные учреждения и активно финансируемые местной русскоязычной бизнеспрослойкой, а также заинтересованными группами в самой России.

Видная роль в таком процессе может принадлежать Русской Православной церкви. Она имеет все данные для того, чтобы стать центром нравственного сплочения русских Ближнего Зарубежья. Важное значение при этом будет иметь обеспечение канонического единства церковной организации, недопущение расколов и вывода каких-либо групп православного населения в сопредельных государствах из-под юрисдикции РПЦ. Церковное единство должно всячески поддерживаться российской дипломатией, да и денежных средств на это жалеть не стоит.

Следующий после церковного ресурс — научно-образовательный. Ныне в российских вузах обучаются тысячи молодых специалистов из сопредельных стран, в том числе потенциальных членов их политических и экономических элит. Между тем никакой целенаправленной работы для того, чтобы эти выпускники наших вузов стали в своих странах проводниками российского влияния, по существу не ведётся. Российским университетам ещё предстоит стать кузницей управленческих кадров для государств постсоветского пространства, и это забота не только российской власти, но и научно-педагогической корпорации. Работа в данном направлении должна вестись не только с русскими, но и с представителями титульных наций соседних стран. Кроме того, чрезвычайно важно, чтобы русские, скажем, из Казахстана или Украины стремились получить высшее образование именно в России. Российское государство и частный бизнес должны стремиться к тому, чтобы поставить наших соседей перед реальной угрозой "утечки умов" в Россию, что сделает их более сговорчивыми в политическом плане.

СМИ, книгоиздание, научные работы на русском языке в сопредельных государствах должны финансироваться как государством, так и из частных источников. При использовании имеющихся организаций — РПЦ, Российской Академии наук и др. — желательно создание новых организаций, специализирующися на культурном проникновении в Ближнее Зарубежье. Такую благородную миссию мог бы взять на себя, скажем, какой-нибудь "Институт русской национальной психологии имени Достоевского". Ближайшей целью согласованной работы всех этих организаций, координируемой ответственным государственным органом, вроде министерства по делам временно утраченных территорий (разумеется, официальное название будет другим), должно стать превращение русского языка в язык научной, культурной, а затем также экономической и политической элит государств постсоветского пространства.

Короче, дело заключается в том, чтобы интенсивно вести политику культурной ассимиляции элиты сопредельных государств. Для того, чтобы казахский или украинский интеллигент считал себя, именно в силу своего образования, принадлежащим к великой русской культуре, вовсе не требуется наличие многочисленной русскоязычной массы в соседних государствах. Наоборот, её количественное уменьшение должно позволить повысить её качество, что будет иметь первостепенное значение для успеха нашей культурной реэкспансии. Но мы, русские, — нация государственная. Наша работа не сдвинется с мёртвой точки, пока мы не почувствуем за своей спиной мощную государственную поддержку, хотя бы, на первых порах — чисто моральную.