25.10.2004, (Виталий Аверьянов) Изоляционисты ли мы?

Версия для печати

Описанные Б.Межуевым внешнеполитические идеологии, числом 4, представляют собой попарно как бы изнанку друг друга. Либеральный глобализм и антиисламский патриотизм трактуют об одном и том же, расставляя разные эмоциональные акценты: в случае либерального глобализма это обида на то, что нынешняя российская власть не соответствует идеалу «антиисламского патриотизма»; представители же антиисламского патриотизма делают вид, что Россия и впрямь является одним из флагманов либерального глобализма.

Королевство кривых зеркал продолжается и во второй паре идеологий: изоляционизме и радикал-интернационализме происламского толка. Радикал-интернационалисты как бы соглашаются с антиисламскими патриотами в том, что Россия вступила в партию мировых глобалистов, в своего рода глобалистский интернационал, только они не радуются данному факту. Изоляционисты, напротив, как и либеральные глобалисты, не видят России места в новом глобальном порядке, но не отчаиваются, а, напротив, воодушевляются на творчество североевразийской (либо восточноевропейской) автаркии.

Как возможна такая разница в описании одних и тех же вещей? Эта разница определена различием проектов, целеполаганий, в которые вовлечены сами идеологи и аналитики. Нетрудно заметить, что все предложенные внешнеполитические идеологии, кроме «изоляционизма», ориентированы на центры силы, находящиеся вне России. Пресловутые же «изоляционисты» выступают как реалисты русской действительности, претендующей на самодостаточность, или как минимум на собственную полноценность.

Те, кого Межуев окрестил изоляционистами, не являются таковыми хотя бы потому, что в данном определении идейный круг, о котором идет речь, недопустимо сужается. На деле это достаточно широкое направление можно назвать русскими органицистами, то есть представителями русского мира, ставящими во главу угла собственно российскую действительность и смотрящими на окружающий мир через ее призму. Они не заявляют того, чего в реальности не наблюдают (ни того, что Россия -союзник США и Израиля, ни того, что Россия — «страна-изгой» наподобие Афганистана или Ирака, ни того, что она стремится обмануть «цивилизованный мир»). Мифы русских органицистов иные: они связаны с мечтой о невовлеченности в чужие игры, отчего и возникает соблазн окрестить их «изоляционистами». Однако в современной народной песенке поется об этом скорее с позиций здравого смысла, чем с позиций страусиного эскапизма: «Меж Сиона да Ислама светит нам чужая яма…».

Среди органицистов есть и те, кого можно назвать изоляционистами (таков, например, М. Юрьев, автор известной концепции «Крепость Россия». Однако в большинстве своем русские органицисты сколнны рассматривать изоляционизм и протекционизм как средства и механизмы внешней политики, используемые избирательно. Сущность органицизма можно раскрыть от противного: его представители не верят в старый интернационал и в его прометеевский огонь. Их сердца этот огонь не запаляет. Они не видят в пафосе интернациональной борьбы (цивилизации с террором либо наоборот — угнетенных всего мира с глобальным империализмом) чего-то естественного. Не потому, что «наша хата с краю», а потому что у нас свой цивилизационный организм и мы не можем позволить себе быть внушаемыми и гипнотизируемыми нашими соседями и даже друзьями.

В этом смысле можно говорить, что органицисты и интернационалисты в России — идеологические антиподы. Соответственно, и все четыре идеологии (а многие эксперты предложат к рассмотрению значительно больше, чем четыре) хорошо раскладываются на два основных идеологических стана.

Рассмотрим, каковы различия двух принципиальных взглядов, двух объяснительных схем событий, к которым сводится все разнообразие подходов. Итак, во-первых, это уже обозначенный мной органицизм, который проявляет себя в следующих позициях:

– в отношении терроризма — неверие в его спонтанность и стихийность, а подчеркивание его инструментальности;

– в отношении глобализма — убежденность его в двойной игре, внутри которой террор является лишь одной из политических технологий, посредством которых осуществляется давление и устрашение иных центров политической власти;

– в отношении российской власти — поддержка всех тех мер, которые способствуют ее проявлению как самостоятельного источника политики, источника истории, а не вторичного по отношению к иным большим проектам (глобальному, радикал-исламистскому, глобальному альтерглобализму и даже евразийскому, если это евразийство игнорирует первенство и лидерство Москвы).

Интернационалистская позиция с разных концов подходит к одному и тому же — живя в России, отрицать Россию как локальную цивилизацию конкретнее:

– в отношении терроризма предполагать в нем реальные интересы каких-то периферийных сил (убежденных и последовательных мусульман, обделенных окраинных народов, угнетенных классов, обиженных защитников старого порядка и т.п.);

– в отношении глобализма — видеть в нем по существу уже победившую мировую силу, которая безраздельно господствует на большей части земного шара, в том числе в России, распределяет места в мировой иерархии и отводит в этой иерархии России либо место одного из важных игроков (точка зрения истернизаторов, призывающих нас к бунту против Путина) либо место изгоя (точка зрения вестернизаторов, еще не пресытившихся русской кровью и русским страданием);

– в отношении российской власти — презрение и ненависть к ней одновременно как к надругательству над былым величием России и как к последнему намеку на ее возможное возрождение.

Таким образом дилемма пролегает не в паре «изоляционизм — открытость», а между стратегиями органицизма и цивилизационного пораженчества как примыкания к глобальным, нероссийским международным проектам. Таким образом, все разнообразные идеологии этого ряда суть разновидности одной ереси — ереси интернационализма, отказывающей идее цивилизации-организма (государства-организма) в жизненности. Они слишком уповают на принцип индивида, не замечая, как переплавляется индивидуальное в горниле исторических потрясений. Известное высказывание Столыпина про великую Россию и великие потрясения вполне соответствует этому водоразделу.

Вызывая потрясения, интернационалисты никак не могут отменить истины органицизма, который преодолевает все попытки интернационализации, глобализации, унификации. «Мировая революция» всякий раз гаснет в мощной реакции жизненной толщи, органической тяги земной. И это очень не похоже на ту картинку, которую рисуют многие лжепророки: войны пламенной святой идеи против косности и инерции человеческой природы. Скорее следует говорить о том, что инерция здоровья преодолевает вирусы, стремящиеся к разложению живого в мертвое, атомизации целого и расщеплению тайны жизни.

Реальными субъектами истории оказываются не единичные особи человечества и не человечество как абстрактное единство, но особые установленные Провидением органические общности, из которых состоит человечество. Общности-организмы и коалиции таких общностей всегда играли роль реальных генераторов истории и политики.

Сам по себе проект глобализации, равно как и проект интернационала, в этом смысле ничего не изменили — это были очередные попытки создать униполярную контролируемую ойкумену. Впрочем, в апокалиптическом разрезе, глобализации может сопутствовать относительный успех, но и он будет весьма ограниченным, поскольку все-таки останется место для пустыни и «бегства в пустыню» (гл. 12 Откровения Иоанна Богослова).

В современном органицизме происходит продуктивное формирование метаидеологии, которая обещает стать основой цивилизационного проекта России в будущем. Одной из важных сторон новейшего органицизма является синтез религиозной ортодоксии и консервативного национализма. Русская мысль давно билась над осмыслением проблемы коллективного человеческого организма, «симфонической личности», поскольку видела их прообраз в основном и главном из этих организмов — Церкви.