19.01.2005, (Вадим Цымбурский) Расколотая Россия, или «Питерский» проект

Версия для печати

По материалам круглого стола АПН.

Все разговоры о том, что ельцинщина была абсолютным злом, а путинщина — зло относительное или добро, поскольку так или иначе связана со строительством русской государственности, — разбиваются о совершенно прозрачную и последовательную логику путинских социальных реформ. Трудовой кодекс, жилищный кодекс, монетизация льгот — все реформы социальной политики направлены на то, чтобы расторгнуть те остаточные обязательства между элитами и населением, которые и образуют государственность. Чтобы освободить "избранников рынка" от обузы в лице неликвидного населения и закрепить положение тех групп, которые получили доступ к ресурсам в 90-е годы. Когда Глеб Павловский в 99 году написал, что задача ельцинского преемника — сохранить завоевания демократической революции, — он предвосхитил всю программу Путина. Программу оголтелого и расчетливого либерализма.

Здесь возникает закономерный вопрос: почему либералы так ненавидят Путина? Отвечаю: по той же причине, по которой феодальная фронда фрондировала против королевской власти. Как писал в свое время Энгельс, королевская власть защищала феодалов от крестьян и друг от друга, чтобы они друг друга не перерезали, и феодалам это крайне не нравилось. Они бунтовали. Но власть довела дело до конца: кому-то отсекла голову, кого-то посадила и обеспечила контроль феодальной верхушки над жизнью европейских абсолютистских государств на протяжении двух столетий. Путин делает то же самое для квазифеодальной верхушки, рожденной в хаосе 90-х.

Если Ельцин был отвратителен именно хаосом и безобразием, соответствовавшим эпохе финансового капитализма, то Путин соответствует эпохе экспортно-сырьевого капитализма⁽¹⁾, политической надстройкой которого является попытка придать этому возвышению «белой кости» над «быдлом» вид нормальной государственности. Отсюда путинское православие, замешанное на архиерейских интригах. Отсюда идущее присвоение истории восторжествовавшей «белой костью», включая и махинации с провозглашением 4-го ноября — даты, которая в России никому ничего не говорит и из-под которой так и будет торчать замазанное 7-е ноября. Власть отчетливо воспроизводит «петербургскую» модель российской государственности, делая ставку на ценностно-гетерогенное общество, скрепленное авторитарными обручами. В свое время я писал об этом квазисословном сценарии контрреформации как о наиболее опасном для России выходе из городской революции большевизма.

На это можно возразить: ну что ж, в конце концов, вспомним наш XVIII век. Разве тогдашнее дворянство, обличаемое славянофилами или Солоневичем, — разве оно не явило образцы патриотизма и мощной государственной идеи. Но в том-то и дело, что сегодня ситуация существенно иная. Сегодня Россия — провинция мировой империи. Эта империя представлена двумя проектами, но мне лично плевать на разницу между ними. Когда мне говорят о разнице между проектом Буша и проектом Гора, я всегда вспоминаю, как в 73 году на страницах "Правды" была охарактеризована полемика между Сахаровым и Солженицыным: "какое самодержавие лучше для России — абсолютное или просвещенное?". Нам действительно по существу не должно быть никакого дела до разницы между этими проектами. Ясно одно. Миром правит империя, решающая, по Бжезинскому, задачи всех старых империй — обеспечить безопасность подданных, предотвратить сговор вассалов, отразить наступление варваров.

Превращение России в периферию этого мирового образования приводит к тому, что российскую социальность располосовывают трещины, проходящие через мировую империю — трещины между "белой костью" и "быдлом". В этой ситуации ставка Путина и его окружения на «петербургский» вариант контрреформации — это ставка на ценностный и социальный раскол России. Раскол на людей, живущих давосской культурой и на людей, питающихся объедками этой культуры в смеси с какими-то сомнительными остатками культуры национальной.

Когда-то я писал о том, что основная черта любой цивилизации — это переживание своего народа как основного человечества, а своей земли как основной земли. В 1634 году немецкому путешественнику Адаму Олеарию новгородский старый монах показал икону, где была изображена толпа иноземцев, свергаемых чертями в ад. На вопрос — "Неужели, все, кроме русских, погибнут?" — монах ответил: немцы и другие иноземцы могут спастись, если обретут русскую душу. В 1937 году, в канун своего ареста, Осип Эмильевич Мандельштам написал стихи о том же: "я, дичок, убоявшийся света, становлюсь рядовым той страны, у которой попросят совета все, кто жить и воскреснуть должны," — утверждая, что, в конечном счете, вечная жизнь и воскресение связаны прежде всего с приобщением к опыту России. Мы забываем, что черты переживания России как основного человечества сквозят во многих текстах, которые, казалось бы, говорят о совершенно другом. Вспомним слова Достоевского о русском как всечеловеке. Ведь если русский человек способен произвести из себя самого образ всего человечества во всех вариантах — из этого следует прямой вывод, что в принципе без остальных можно обойтись. Русский человек произведет человечество из себя самого. Переживание себя как основного человечества на основной земле проходило через века существования России в самых разных формах и версиях.

Сегодня по разным причинам Россия оказывается включена в чужой мир. Ну что ж, так было. Писал же Шпенглер о том, как ближневосточная арабская цивилизация была интегрирована в мир римской империи. Подобные вещи были, и цивилизации прорастали изнутри чужого мира, тем более, мира, находящегося на стадии имперского, позднего развития, на стадии готовящегося надлома. Поэтому сам по себе факт пребывания в поле чуждой мировой империи не является ни катастрофой, ни приговором. Но он диктует особые, более жесткие требования к внутренней жизни цивилизации, сужая диапазон ее выживания. В истории "высоких культур" воспроизводство ценностно-гетерогенных обществ — вполне обычное дело. Но посреди чужого имперского мира воспроизводство моделей внутрицивилизационного раскола, пусть и заимствованных из собственного исторического опыта, совершенно самоубийственно. Поэтому я и подчеркиваю, что в сегодняшних условиях любая попытка конструировать Россию по петербургскому дворянскому варианту, на основе различения «дворян-давосцев» и «быдла», — это попытка, в конечном счете, зачеркивающая путь цивилизации.

Поскольку власть отождествила себя с этой стратегией, сегодня судьбу цивилизации приходится связывать с политической перспективой оппозиции. И если говорить о стратегии оппозиции, сознающей свой цивилизационный импульс — то она должна была бы пойти по тому пути, который в свое время наметил в ряде работ А.И.Неклесса. Ей предстоит заняться производством авторитета, покрыть страну точками альтернативной духовной власти, точками противостояния и концентрации духовной энергии, способными в определенный час взять на себя миссию духовной сборки страны. Этот час наступит, когда наметится исчерпание основных сырьевых ресурсов России.

Подобно тому, как ельцинщина, олицетворявшая наш финансовый капитализм, была фактически изжита с дефолтом 98-го, путинщина, связанная с сырьевым капитализмом, будет надломлена в тот момент, когда ясно обнаружится тенденция исчерпания наших сырьевых ресурсов. Задача оппозиции, следующей цивилизационной традиции России, состояла бы в том, чтобы готовиться к этому моменту истины. Готовиться к переориентации страны на внутренний рынок, на полноценный промышленный капитализм, сочетающийся с развитыми социальными программами.

Конечно, строя планы на будущее, нам приходится помнить одну важную и прискорбную вещь. Русского народа сейчас просто нет. Есть скопище того, что политологи называют "атомизированные потребители". Но мы знаем и другую вещь. Претерпевания нашей цивилизации в 20 веке, окончательное крушение аграрно-сословной культуры, затрудненное, драматическое развитие культуры городской и потом наползание на нее международной космополитической культуры — все это привело к тому, что народ чрезвычайно пластичен и аморфен. Он в принципе никакой. Россия — страна, в которой, как, может быть, нигде может реализоваться формула Брехта: когда власти неугоден народ, власть всегда может распустить этот народ и набрать себе новый. Акцентируя определенные группы людей, определенные типы людей, определенные социальные и психологические слои. Я глубоко убежден в том, что в конечном счете власть, сформированная вокруг этих оппозиционных центров, имела бы самые серьезные шансы сформировать новый народ, провозгласив контроль этого народа над элитами и фактически осуществляя контроль над элитами от имени не существующего в данный момент, пока еще не существующего народа.

1. Не совсем справедливы утверждения об экспортно-сырьевом капитализме как порождении ельцинского десятилетия, если не делать одной важной оговорки: этот капитализм и впрямь зародился среди финансовых игр ельцинщины, но он же послужил основой для ее изживания. В середине 1990-х наша нефтянка лежала в руинах. Мне вспоминается геополитический семинар «Суздаль-клуба» в 1994-м, где виднейший эксперт Я.Паппэ произносил впечатляющую речь насчет роковой нерентабельности нашей нефтедобычи. Залоговые аукционы середины десятилетия стали предпосылкой оформления у нас крупного экспортно-сырьевого капитализма, но эта предпосылка оставалась сугубо абстрактной возможностью, пока масса капитала была задействована в авантюрных играх с перераспределением займов, «пирамидой» ГКО и т.д. Только теперь задел залоговых аукционов реализовался в полную силу. Экспансия нефте- и газодобычи на рубеже веков экономически подорвала силу «коллективного Ельцина», но вместе с тем она свернула наметившийся в премьерство Примакова сценарий национального промышленного капитализма.