09.07.2004, (Дмитрий Замятин) Географические образы

Версия для печати

Всякая страна — будь то национальное государство, империя или историко-культурная область — стремится оформить свой образ. Образ является залогом долговременного, пусть не вечного, но вполне протяженного в исторических эпохах существования. Он есть носитель экзистенции, канал выхода за пределы обыденного, бытового, внеисторического круга вещей.

Я буду говорить поначалу о том, что есть географический образ. Чтобы затем перейти к воссозданию главных контуров образа страны, страны России. Географический образ вбирает в себя наиболее важные, яркие, запоминающиеся знаки, символы и представления о пространстве. Входят в него и стереотипы, которые, по сути, являются истершимися в употреблении, предельно упростившимися символами — «медяками» образного обмена и коммуникации. Географический образ сжимает до предела информацию о стране, но не только. Такой страновой образ неотделим от эмоций, связанных с восприятием и воображением страны. Синтез информации и эмоций, эмоционально насыщенное метазнание — это географический образ.

Образ страны — не только сжатие, выжимка, переработка, концентрация эмоций и информации; это своего рода расширяющийся и самоорганизующийся гипертекст. В самом деле, начиная строить, например, образ Франции и цепляясь первоначально за расхожие символы и стереотипы этой страны — Париж, мода, д’Артаньян, вино, Прованс и так далее — мы вдруг обнаруживаем, что Париж «зацепляет» Монмартр, д’Артаньян — Гасконь, вино — Шампань, и нет этому образному разливу конца. Короче, надо пытаться при этом структурировать сам образ, лепить его, как пластилиновый, придавать ему нужные очертания, стремиться к его привлекательной конфигурации. Образ страны — тот же автомобиль элитного класса, в котором его дизайн является едва ли не решающим мотивом выбора при покупке.

Образ страны начинает активно формироваться, строиться, вырисовываться там, где возникают сплоченные территориальные общности — отдельные люди и социальные группы, осознающие себя живущими неслучайно именно в этом месте и в этой стране. Образ страны — это один из важных способов собственной самоидентификации. Но эта рождающаяся пространственная идентичность «завязана» на других людей, членов соседних территориальных общностей, ибо представить себя в одиночку «страной» невозможно. Однако, если люди и социальные группы вокруг себя «не видят» страны и себя в стране, то строить такой образ тоже, конечно, сложно.

Всякая страна имеет свою историю, культуру, природные особенности, отраженные в исторических документах, ландшафтных зарисовках, романах, письмах героев различных эпох… Все это составляет ее образный потенциал, который в совокупности можно назвать «интерьером» странового образа. Но сам по себе символьный потенциал страны зачастую избыточен и расплывчат. Практическая деятельность в сфере культуры, политики и экономики требует большей четкости, упрощенности, действенности. И здесь вступает в свои права «экстерьер» образа.

Внешняя и внутренняя политика, культурный и социально-экономический менеджмент, муниципальное управление и туризм, реклама и PR — все эти виды деятельности нуждаются в своих — четких и понятных образах страны и ее отдельных регионов, городов и местностей. Но тут на уже существующий заведомо интерьер образа, его «background» накладываются цели и задачи практики. Есть и внешние контексты: международная обстановка, цели внешней политики страны, экономическая ситуация, финансовое положение регионов и тому подобное. Вот тогда и происходит целенаправленное конструирование образов страны — именно образов, во множественном числе. Хотя уже интерьер образа предполагает его множественность, неоднозначность, но лишь его экстерьер «обязывает» производить, строить, разрабатывать множество частных, специализированных образов страны — под конкретных заказчиков. Но эти заказчики не всесильны, их пожелания по характеру, структуре, очертаниям образа важны, но не решающи. Даже здесь и сейчас сконструированный и спроектированный образ страны опирается на не всегда осознаваемые — и заказчиком, и разработчиком — фундаментальные образы-архетипы, которые во многом определяют мегатренды культурного, политического и экономического развития страны.

Противопоставление хаоса и космоса не ново, со времен Древней Греции эта оппозиция стала обычной в описаниях образного мира разных народов и стран. Россия в этом смысле не исключение, однако российский «хаос и космос» по-своему уникальны. И дело здесь не только в гигантских размерах пространств нашей страны и, действительно, удивительной беспорядочности и безалаберности российской жизни для стороннего наблюдателя.

В случае России невозможно разорвать хаос и космос, это единый образ, как китайские Инь и Ян. Россия почти всегда представляла собой многоцветье, мозаику разнообразных природных и культурных ландшафтов, весьма далёких друг от друга народов. Ландшафты формировались как бы стихийно, исподволь, в ходе общения и взаимодействия народов оседлых и земледельческих, леса и степи, земли и воды. При взгляде из космоса территория современной России представляет собой чересполосицу зеленых, желтых, белых, черных пятен; видимая беспорядочность этих пятен поражает даже при сравнении с территориями больших стран — таких, как Китай, Индия, США или Бразилия.

Российский космос возникает из хаоса и вновь утопает в нем. Все великие события российской истории, связанные с распадом и возрождением страны, революциями, нашествиями иноземных завоевателей — будь-то события Смутного времени, нашествие Наполеона или Октябрьский переворот — связаны с поражающим каждого единодушием, распространяющимся очень быстро, с почти космической скоростью по огромным пространствам России. Тут уж, воистину, нужно говорить о какой-то душе России — в стиле Бердяева — или о душе российских пространств. Характерно, что такое российское единодушие, быстро возникающее, столь же быстро исчезает и растворяется, тонет в российском безграничье, беспределье, а лучше — используя постсоветский неологизм — в беспределе (о нем будет еще речь отдельно).

Российский хаос-и-космос обеспечивает неслыханную живучесть российским народам, отдельным людям и группам людей. Каждая перестройка, перетряска, реформация, модернизация, ускорение — эти слова можно множить — дают шанс многим людям обрести какой-то новый для них мир, уцепиться за нехитрые материальные блага, повысить свой социальный статус или заняться, наконец, своим любимым делом. Однако при этом очень часто выяснялось, что много людей выскакивали неожиданно — и для себя даже — на арену истории, где нет места слишком личным и порой мелким амбициям. Отсюда поражающее воображение обилие ничтожеств в российских событиях. Эти ничтожества возникают почти везде — и в столицах, и в провинции, и в маленьких городках, и в центре России, и где-то на ее окраинах. Всяческие усилия проникнуть во внутренний мир таких двигателей истории и географии России, как правило, почти бесплодны, тут трудно найти закономерности. С другой стороны, знаковые и символические события в России часто становятся таковыми лишь в силу их связи с людьми, казалось бы, не очень значительными, по правде говоря, — от Сусанина до Керенского и Горбачева.

Хаос-и-космос обещают всегда резкие переходы от мира к войне, от любви к ненависти, с небес на землю, из дома в дорогу и так далее. В чем тут дело? Российские пространства принципиально не закрыты, они открыты постоянно «нараспашку»: в смысле географическом, историческом, культурном, сакральном. Россия стала Россией именно тогда, когда она обрела, говоря современным, посттернеровским языком, качество фронтирности. Русский человек, как было многажды отмечено, с широкой душой, он душевен, склонен к говорливости, но и к внезапной угрюмости, мягок и восприимчив к чужим культурам, однако крепко держится за свои вековые устои. Но это не всё: наша страна всегда требует «остранения» — она страна только в том случае, если охвачена волей к ментальной экспансии, душевной борьбе-объятии с другой страной или культурой. Не будем здесь разбирать вопрос об оригинальности или вторичности российской цивилизации, не в этом дело. Россия, пожалуй, чемпион по воле к чужим культурам; главное — это воля к власти над чужими или чужеродными культурами. Дайте нам эту, весьма чужую культуру, и она будет исключительно наша — вот крайность чисто российская.

Хаотизация любого космоса, с целью его последующего восстановления и развития, но уже с вновь приобретенными качествами, приспособлениями хаотического свойства есть коренная сущность России. Она не задумается об уникальности английского национального характера или американских технологий по-настоящему — всё это вне России. Поэтому американец или китаец в России — он наш американец, наш китаец со всеми вытекающими хаотическими последствиями. Но, надо сказать, такой подход приносил нашей стране немало пользы и в прошлом, и в настоящем. Несмотря на титанические усилия Петра Первого, Российская империя в её классическом образе — продукт тяжелого, неуклюжего, но последовательного немецкого ума Екатерины Второй. Но кто скажет, что она немка, кто бросит в неё первым камень? Это наша немка, это наша империя.

Всякий ли хаос космичен? Первобытный хаос древних космогоний и религиозных откровений пытается устроить, упорядочить сам себя, в нем, конечно, есть неистребимое желание неизвестной гармонии. В случае России хаос изначально оказался связан «по рукам и ногам» обещаниями как бы уже заранее известной гармонии. Беда была в том (а может, и счастье), что хаос российский был принципиально не космогоничным, а — введем неологизм — геогоничным; он коренился, в тех самых пространствах России, которые были и Страданием, и Искуплением, и Спасением. Отсюда: российский космос есть те же пространства России, но вывернутые «наизнанку» — исподней стороной Бытия.